Ноги разъезжались на осклизлых горных тропах, не слушались на крутом подъеме. То и дело происходили несчастья: кто-то оступился и угодил в пропасть, а тот упал, переломав себе ноги, или захлебнулся, унесенный потоком.
Сколько их погибло за эти три нескончаемых дня восхождения? Долф не знал. Он, не задумываясь, рисковал жизнью, чтобы выручить ребят из цепких лап графа Ромхильда фон Шарница, но эти новые жертвы предотвратить не мог — слишком необъятна была армия крестоносцев.
Долф и его помощники не могли поспеть повсюду. Не одни лишь несчастные случаи угрожали детям, ребята гибли от болезней — воспаления легких, истощения, сердечных приступов — и множества самых неожиданных напастей, на которые столь щедра коварная, не знающая снисхождения природа. Путников подстерегали свирепые звери, ядовитые змеи, лавины камней обрушивались на них с высоты. Над головами детей постоянно кружили стервятники. Однажды хищная птица камнем упала на отставшего от колонны малыша и принялась клевать его. Правда, Берто все же удалось подстрелить беркута, но изувеченный ребенок к концу дня умер, а у самого Берто прибавилось шрамов на теле.
В этот ненастный день сумерки рано окутали гористую местность, и ночь тянулась долго-долго. Леонардо, прокладывавший путь, обнаружил чуть выше пологую лужайку, подходящую для ночевки. Виллем приметил несколько пещер на склонах гор, обступавших поляну, и решил проверить, годятся ли они, чтобы разместить на ночь больных.
Войдя в пещеру, он и охнуть не успел, как столкнулся нос к носу с медведем.
Медведь поднялся на задние лапы и, угрожающе покачиваясь, зарычал. Мальчишки, спустившиеся в пещеру вслед за Виллемом, завизжали при виде грозного зверя.
Непривычные звуки и запахи сбили медведя с толку. Он бухнулся на все четыре лапы, в ярости устремился на вошедших и нанес Виллему смертельный удар исполинской лапой.
Запыхавшийся Леонардо, услыхав крики о помощи, подоспел как раз вовремя. Он с размаху налетел на медведя, который, поматывая головой и урча, нависал над лежащим Виллемом, и, ни секунды не колеблясь, обрушил на голову зверя свою дубинку. Мог ли он медлить? Ведь он обещал детям расправиться с хозяином леса. Медведь попятился, качая ушибленной головой, потом тяжело развернулся и бросился наутек.
Раненый зверь несся прямо на ребят, с криком разбегавшихся во все стороны. Несчастное животное ничего не видело от боли, его череп выдержал сокрушительный удар, но боль усиливалась с каждой минутой. Берто и Каролюс выпустили в него град стрел, которые застряли в клочковатой шерсти, даже не коснувшись шкуры. Леонардо пошел по следу, но догонять зверя не стал, лишь наблюдал за ним издали. Медведь в панике, рыча и царапая когтями, взбирался по склону, не разбирая дороги, втаптывая в грязь ветки и камни. Когда он скрылся за уступом скалы, Леонардо отправился назад.
Ребята встретили победителя восхищенными возгласами, но в лагере царила траурная тишина. Виллем умер. Трое ребят отделались легкими царапинами. Всю оставшуюся жизнь будут они теперь рассказывать удивительную историю о том, как в горах на них напал кровожадный зверь, о том, как отважно они защищались и спасли свою жизнь. Слух о геройстве Леонардо, который в одиночку, вооруженный всего-навсего дубинкой, обратил в бегство лесного великана, переходил из уст в уста.
Долф ничего не знал о случившемся. Он суетился в дальнем конце лагеря, устраивая вместе с Фридой, Марике и Хильдой закрытую площадку для малышей, заходившихся от кашля. Он не обратил внимания на крики, доносившиеся сверху. Семь тысяч детей, которые устраивались на привал, галдели не переставая, он уже успел привыкнуть к этому.
Ночь прошла относительно спокойно. Медведь больше не показывался, волчьи стаи держались поодаль от лагеря, отпугиваемые кострами и недремлющей стражей. Леонардо так и не прилег этой ночью: он обходил лагерь и проверял посты, будоражил часовых если кто-то из них норовил вздремнуть, — одним словом, он был постоянно начеку, освободив тем самым Долфа от множества забот.
Теперь, когда Леонардо взялся командовать стражниками, Долф не беспокоился об охране лагеря, целиком полагаясь на своего друга. Он смертельно устал.
С рассветом колонна вновь тронулась в путь. Ребятам пришлось утолять жажду мутной водой из родника: стремительные горные потоки потемнели, смешавшись с землей. На вкус вода отдавала гнилью. Запасы вяленой рыбы, которые еще сохранялись у ребят, подернулись плесенью.
Размокшие сухари превратились в крошево. Мясо вздулось, от него исходило неимоверное зловоние. Бесконечный путь к вершине под секущими струями дождя, под яростным ураганным ветром притуплял все ощущения.
Чувство покорного оцепенения охватило детей. Они молили небеса послать им хоть чуточку тепла и солнца, но дни становились все ненастнее; они просили Святую Деву Марию защитить их, но вот на глазах у всех погиб юный охотник, погнавшийся за серной и угодивший в пропасть.
Твердая каменистая земля не принимала тела умерших, их складывали рядышком и присыпали сверху камнями. Да и времени на похороны не было, ребятам не терпелось поскорее выйти к перевалу и взглянуть оттуда на расстилающуюся внизу долину Иннсбрука. Какой смысл хоронить погибших, если той же ночью к могиле слетятся стервятники и, разбросав камни, накинутся на свою добычу?
Они продолжали взбираться все выше и выше. К полудню третьих суток ливень сменился докучной моросью, от которой ребята мерзли и промокали не меньше прежнего. К тому же идти теперь приходилось в тумане, и чем круче становился подъем, тем плотнее была завеса тумана, окутывавшая лесистые склоны. Скоро ничего уже нельзя было разглядеть на расстоянии вытянутой руки. Но страшнее всего был холод. Больные надрывались в кашле днем и ночью, чихали, сопели. Слезящимися, воспаленными глазами всматривались ребята в обступавшие их скалистые глыбы, которые внезапно выныривали из тумана и вновь таинственным образом теряли свои очертания. И все-таки они двигались вперед, и казалось, ничто не остановит их на пути к Иерусалиму.
Фрида обнаружила пчелиные соты, полные дикого меда, — незаменимое средство при больном горле и простуде. Она собрала друзей, которые, подвергая себя нешуточной опасности, очистили ульи. Пчелы облепили ребят, нещадно жаля. От укусов один из мальчиков умер. Но янтарные соты, сочившиеся горным медом, принесли облегчение многим.
На исходе третьего дня они увидели перевал. Туман еще не рассеялся, плотный слой облаков покрывал представшую взорам путников долину, и ребята не сразу сообразили, что вышли на самый пик кряжа. Ветер утих, дождь едва накрапывал, все вокруг было пропитано влагой. Начался спуск, и лишь теперь они наконец поняли, что одна сторона горной цепи осталась уже позади.
Спуск в долину также не обошелся без жертв. Извилистая тропинка, скользкая, словно каток, петляла по склону.
Не было никакой возможности разглядеть, где пролегает их путь: на расстоянии пяти метров все сливалось, повороты внезапно выныривали из тумана. Ребята скользили вниз, проносились по десятку метров кряду и останавливались, налетая на ствол дерева, падали, плача, со сломанными руками и ногами. Те, кто был постарше и посильнее — стражники, охотники, рыбаки, кожевники, — аукая, отыскивали малышей в тумане. Сотни крепких ребят и девочек тянули за собой и несли на руках больных, заплаканных малышей. Во что превратилась армия маленьких крестоносцев, с молитвами и песнопениями выступившая в дальний путь? Теперь они уподобились замученным вьючным животным. Своего последнего вола они лишились на подступах к вершине: он свалился в глубокое ущелье и спасти его не удалось. Отчаянный рев бедного животного еще долго преследовал ребят. Берто наугад послал в ущелье несколько стрел, надеясь положить конец мучениям вола, но тщетно. Пришлось оставить беспомощное животное на произвол судьбы. Долф подумал, что хищники не замедлят прикончить его.
Теперь колонна ребят спускалась вниз, изредка ускоряя движение, что неминуемо завершалось несчастными случаями. На одном из крутых поворотов намокшая почва осела под ногами путников. До наступления темноты, которая опускалась теперь гораздо раньше, они останавливались на ночлег прямо на сбегающем под уклон лесистом скате холма, ибо ничего иного, кроме покрытых зарослями круч, на этой стороне горного массива не было. Костры, которые удавалось разжечь с таким трудом, чадили и не согревали. Долф закутал в свою непромокаемую куртку дрожащего от холода малыша, и теперь, продрогший до костей, лежал у тлеющего костра, с неприязнью думая о Николасе, который вместе со своими приближенными отдыхал в теплой, сухой палатке. Долфу стоило немалого труда сдержать себя. С каким удовольствием он бы сейчас вытащил из шатра этих задавак. Стоп! Какое право он имеет упрекать их в эгоизме? Этот шатер не что иное, как символ высшей власти. Никому из тех ребят, кто, тщетно пытаясь согреться, засыпает на голой земле, и в голову не приходит выступить против подобного неравенства.